Большую часть времени я видела своего деда склонившимся над письменным столом. Он писал докторскую по виктимологии (науке о жертве), и окружал себя папками, набитыми самыми интересными делами из местной прокуратуры. Позже они стали и моим любимым чтением. В то время, как весь мой шестой класс зачитывался дедушкиной «судебной медициной», я путалась в тоскливых бланках прокуратуры, исписанных протоколами допросов простых людей. Понимать смысл сухих текстов было очень трудно, и периодически мне приходилось аккуратно обращаться к отцу с вопросами вроде «а что такое очная ставка?», но со временем из нескладных признаний вырисовывались невероятные, фантастические и захватывающие детективы.
Хотя историй было много, одна из них поразила меня более прочих. Пожалуй, она до сих пор остается самой фантастической историей из жизни, когда-либо встречавшейся мне.
В отдаленном таджикском селении, не слишком затронутом Советской Властью, в лучших традициях средневековья жила большая семья. Все у них было, как у людей: мужчины ходили работать в поле, женщины ухаживали за домом, дочерей, как могли, оберегали от школы для того чтобы они оставались как можно менее грамотными, — это неимоверно повышало их ценность, когда дело доходило до замужества. А из мальчишек воспитывали настоящих мужчин, воинов, женихов для того, чтобы работали, строили и приводили в дом хороших жен. Только старший сын все ждал, когда жена подарит ему наследника.
После того, как родилась четвертая дочь подряд, глава семьи пригрозил беременной жене: «Еще раз родится девочка, зарежу всех!».
Не будем обсуждать, как следует обращаться с подобными высказываниями, и сколько в них правды.
Когда в очередной раз родилась дочь, произошло нечто необъяснимое, — мать сказала мужу, что родился сын. После этого она искала выход из сложившегося положения, ждала подходящего момента, чтобы сказать правду, с каждым словом все более запутывалась в интригах и вранье и все сильнее боялась страшного наказания. Акушерка, принимавшая роды, и старшая сестра знали правду, и несмотря на это поддерживали безумную женщину, хотя понимали, что она совершает роковую ошибку.
Удачный момент для чистосердечного признания никак не наступал. И так прошло 18 лет.
Дальнейшие записи и протоколы сопровождались заметками тех, кто участвовал в допросах членов семьи и расследовании. Все они выражали недоумение, даже «старые волки», прослужившие в прокуратуре десятки лет, не могли понять, как же такое могло случиться? Как?
Протоколы были полны вопросов: как мог отец не увидеть «сына» раздетым 18 лет? Не встретить в бане, в которую ходили 2 раза в неделю, не взять с собой на охоту, после которой все мужики купаются голышом в реке, не проявить обычное любопытство или недоверие, в конце концов! А медосмотры в школе, игры во дворе, общественные туалеты, миллионы бытовых ситуаций, в которых ребенка раздевают?
Ответы женщин были похожи на бред: «Обманывали, говорили, что ребенок болен, прятали, укладывали в постель, не пускали, отвлекали». А муж? Муж верил, иногда сомневался, злился, не успевал проявить настойчивость, а потом опять становилось не вовремя, слишом поздно, не до того…
А сам ребенок? Что творилось у него в голове? И на что надеялись люди, которые довели его до такого состояния?
Победила всех советская власть. Зная «свои кадры», в отдаленные районы повесток в армию никто не слал, а в нужный момент просто приходили домой и забирали очередного парня на медкомиссию. Так и нашего «героя» однажды забрали в военкомат, там раздели, удивились, посмотрели в паспорт с мужским именем и вызвали отца, чтобы разбираться. Просто потому, что глава семьи был, как и в большинстве семей, единственным, кто более или менее сносно говорил по-русски.
Отцу потребовалось несколько минут, чтобы хотя бы отчасти сообразить, что происходит, после того как ему показали его раздетую восемнадцатилетнюю дочь. Затем он выбежал на улицу. Хотя следом сразу поехала милицейская машина, он успел добраться до дома и смертельно ранить ножом нескольких женшин, работавших во дворе. Милиционерам, пытавшимся его остановить, тоже были нанесены тяжелые ранения.
Расследование не принесло никому ощущения ясности. Убийцу не осудили потому, что преступление было совершено в состоянии аффекта, а уже неделю спустя он «созрел» для закрытой психиатрии, в которой и провел остаток жизни. Как обращаться с оставшимися в живых родственниками, не понимал вообще никто. Дочь, прожившую в роли сына 18 лет, направили к психиатру. Никто не знает, обращалась ли она к нему хоть раз.
Прочитав эту историю от начала до конца, я не сразу поняла ее глубину и размах. Несколько дней я ходила в школу, занималась своими делами, между делом думая о прочитанном. Чем больше я думала о жизненных мелочах, которые 18 лет пришлось обходить участникам страшной драмы, тем сильнее становилось ощущение, что все это просто не может быть правдой. Убеждали только бланки прокуратуры — доказательство того, что все это случилось на самом деле, и люди эти сидели в тусклых комнатах, пытаясь объяснить, почему произошло страшное убийство.
Через неделю я перечитала всю историю и поняла, что я узнала о жизни несколько очень важных вещей:
Нет пределов человеческой фантазии, полетам творческой мысли, таланту, способности выдумывать, верить, надеяться, выкручиваться, так же, как нет их у глупости, близорукости, слепоты и глухоты, и способности обманывать самого себя.
Список вещей, на которые способен человек, бесконечен.
